Неточные совпадения
Теперь же, когда Левин, под влиянием пришедшей ему
мысли и напоминания Агафьи Михайловны, был в неясном, запутанном состоянии, ему предстоящее свидание с братом показалось особенно
тяжелым.
И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако,
тяжелое грядущими дождями, и онемела
мысль пред твоим пространством.
Все у них было как-то черство, неотесанно, неладно, негоже, нестройно, нехорошо, в голове кутерьма, сутолока, сбивчивость, неопрятность в
мыслях, — одним словом, так и вызначилась во всем пустая природа мужчины, природа грубая,
тяжелая, не способная ни к домостроительству, ни к сердечным убеждениям, маловерная, ленивая, исполненная беспрерывных сомнений и вечной боязни.
Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный
тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и
мысль, что то лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.
Иногда я молча останавливаюсь между часовней и черной решеткой. В душе моей вдруг пробуждаются
тяжелые воспоминания. Мне приходит
мысль: неужели провидение для того только соединило меня с этими двумя существами, чтобы вечно заставить сожалеть о них?..
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины
мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не
тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Мелкие
мысли одолевали его, он закурил, прилег на диван, прислушался: город жил тихо, лишь где-то у соседей стучал топор, как бы срубая дерево с корня, глухой звук этот странно был похож на ленивый лай большой собаки и медленный, мерный шаг
тяжелых ног.
Он провел очень
тяжелую ночь: не спалось, тревожили какие-то незнакомые, неясные и бессвязные
мысли, качалась голова Владимира Лютова, качались его руки, и одна была значительно короче другой.
«Да, именно этим объясняются многие
тяжелые судьбы. Как странно, что забываются
мысли, имеющие вес и значение аксиом».
Мысль о возможности какого-либо сходства с этим человеком была оскорбительна. Самгин подозрительно посмотрел сквозь стекла очков на плоское, одутловатое лицо с фарфоровыми белками и голубыми бусинками зрачков, на вялую,
тяжелую нижнюю губу и белесые волосики на верхней — под широким носом. Глупейшее лицо.
Это сопоставление понравилось Климу, как всегда нравились ему упрощающие
мысли. Он заметил, что и сам Томилин удивлен своим открытием, видимо — случайным. Швырнув
тяжелую книгу на койку, он шевелил бровями, глядя в окно, закинув руки за шею, под свой плоский затылок.
Довести эту
мысль до конца он не успел, потому что в коридоре раздались
тяжелые шаги, возня и воркующий голос соседа по комнате.
Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой в зубах сел к чайному столу, — на него как будто облако спустилось, охватив
тяжелой, тревожной грустью и даже не позволяя одевать
мысли в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это — бесспорно. Умная и властная.
От пива в голове Самгина было мутно и
отяжелели ноги, а ветер раздувал какие-то особенно скучные
мысли.
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же.
Мысль о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился
тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
Пока она молилась, он стоял погруженный в
мысль о ее положении, в чувство нежного сострадания к ней, особенно со времени его возвращения, когда в ней так заметно выказалось обессиление в
тяжелой борьбе.
— Ты, Вера, сама бредила о свободе, ты таилась, и от меня, и от бабушки, хотела независимости. Я только подтверждал твои
мысли: они и мои. За что же обрушиваешь такой
тяжелый камень на мою голову? — тихо оправдывался он. — Не только я, даже бабушка не смела приступиться к тебе…
Опять-таки, я давно уже заметил в себе черту, чуть не с детства, что слишком часто обвиняю, слишком наклонен к обвинению других; но за этой наклонностью весьма часто немедленно следовала другая
мысль, слишком уже для меня
тяжелая: «Не я ли сам виноват вместо них?» И как часто я обвинял себя напрасно!
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой
мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от
тяжелых впечатлений».
Привалов забылся только к самому утру
тяжелым и беспокойным сном. Когда он проснулся, его первой
мыслью было сейчас же идти к жене и переговорить с ней обо всем откровенно, не откладывая дела в долгий ящик.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу самых
тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей
мысли, я только высказываю мое личное мнение.
Привалов испытывал вдвойне неприятное и
тяжелое чувство: раз — за тех людей, которые из кожи лезли, чтобы нагромоздить это ни к чему не пригодное и жалкое по своему безвкусию подобие дворца, а затем его давила
мысль, что именно он является наследником этой ни к чему не годной ветоши.
Россия — страна купцов, погруженных в
тяжелую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чиновников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, страна обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консервативной в своей
мысли, зараженной самыми поверхностными материалистическими идеями.
Казалось, в нем созревало какое-то решение, которое его самого смущало, но к которому он постепенно привыкал; одна и та же
мысль неотступно и безостановочно надвигалась все ближе и ближе, один и тот же образ рисовался все яснее и яснее впереди, а в сердце, под раскаляющим напором
тяжелого хмеля, раздражение злобы уже сменялось чувством зверства, и зловещая усмешка появлялась на губах…
— Каким
тяжелым трудом, ценой каких лишений добывал себе этот человек средства к жизни!» Но тотчас я поймал себя на другой
мысли: едва ли бы этот зверолов согласился променять свою свободу.
Полгода Вера Павловна дышала чистым воздухом, грудь ее уже совершенно отвыкла от
тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых каждое произносится по корыстному расчету, от слушания мошеннических
мыслей, низких планов, и страшное впечатление произвел на нее ее подвал. Грязь, пошлость, цинизм всякого рода, — все это бросалось теперь в глаза ей с резкостью новизны.
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне казалось, что это в совершенном порядке; я так привык, что всё в доме, не исключая Сенатора, боялось моего отца, что он всем делал замечания, что не находил этого странным. Теперь я стал иначе понимать дело, и
мысль, что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и
тяжелым облаком светлую, детскую фантазию.
Этот страшный вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые
тяжелые минуты не забывала о дочери, и
мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
С этими словами
мысли ее начинают путаться, и она впадает в
тяжелое забытье.
Я мог быть истерзан моей собственной болезнью и болезнью близких, мог быть несчастен от очень
тяжелых событий жизни и в то же время испытывать подъем и радость творческой
мысли.
Значение Вольной академии духовной культуры было в том, что в эти
тяжелые годы она была, кажется, единственным местом, в котором
мысль протекала свободно и ставились проблемы, стоявшие на высоте качественной культуры.
Я приучал себя к
мысли, что меня может ожидать тюрьма, ссылка, внешне
тяжелая жизнь.
После девяти часов я вышел из дому и стал прохаживаться. Была поздняя осень. Вода в прудах
отяжелела и потемнела, точно в ожидании морозов. Ночь была ясная, свежая, прохладный воздух звонок и чуток. Я был весь охвачен своим чувством и своими
мыслями. Чувство летело навстречу знакомой маленькой тележке, а
мысль искала доказательств бытия божия и бессмертия души.
Особенное значение XIX в. определяется тем, что, после долгого безмыслия, русский народ, наконец, высказал себя в слове и
мысли и сделал это в очень
тяжелой атмосфере отсутствия свободы.
Все признают, что философия переживает
тяжелый кризис, что философствующая
мысль зашла в тупик, что для философии наступила эпоха эпигонства и упадка, что творчество философское иссякает.
Тем не менее он продолжал прислушиваться ко всему, что для него было так ново, и его крепко сдвинутые брови, побледневшее лицо выказывали усиленное внимание. Но это внимание было мрачно, под ним таилась
тяжелая и горькая работа
мысли.
Лицо подергивалось ритмически пробегавшими по нем переливами; глаза то закрывались, то открывались опять, брови тревожно двигались, и во всех чертах пробивался вопрос,
тяжелое усилие
мысли и воображения.
Так он думал, и
мысль эта казалась ему почему-то совершенно возможною. Он ни за что бы не дал себе отчета, если бы стал углубляться в свою
мысль: «Почему, например, он так вдруг понадобится Рогожину и почему даже быть того не может, чтоб они наконец не сошлись?» Но
мысль была
тяжелая: «Если ему хорошо, то он не придет, — продолжал думать князь, — он скорее придет, если ему нехорошо; а ему ведь наверно нехорошо…»
«Что для них может заменить утешения церкви?» — подумал Лаврецкий и сам попытался молиться; но сердце его
отяжелело, ожесточилось, и
мысли были далеко.
Ночью особенно было хорошо на шахте. Все кругом спит, а паровая машина делает свое дело, грузно повертывая
тяжелые чугунные шестерни, наматывая канаты и вытягивая поршни водоотливной трубы. Что-то такое было бодрое, хорошее и успокаивающее в этой неумолчной гигантской работе. Свои домашние
мысли и чувства исчезали на время, сменяясь деловым настроением.
Кончив работу, он, к удивлению, пережил
тяжелое настроение: не с кем было поделиться своими
мыслями.
Батенков привезен в 846-м году в Томск, после 20-летнего заключения в Алексеевском равелине. Одиночество сильно на него подействовало, но здоровье выдержало это
тяжелое испытание — он и
мыслью теперь начинает освежаться. От времени до времени я имею от него известия. [Тогда же Пущин писал Я. Д. Казимирскому: «Прошу некоторых подробностей о Гавриле Степановиче [Батенькове]. Как вы его нашли? Каково его расположение духа? Это главное: все прочее — вздор». См. дальше письма Пущина к Батенькову.]
У него горела голова, жгло веки глаз, сохли губы. Он нервно курил папиросу за папиросой и часто приподымался с дивана, чтобы взять со стола графин с водой и жадно, прямо из горлышка, выпить несколько больших глотков. Потом каким-то случайным усилием воли ему удалось оторвать свои
мысли от прошедшей ночи, и сразу
тяжелый сон, без всяких видений и образов, точно обволок его черной ватой.
Я не плакал, но что-то
тяжелое, как камень, лежало у меня на сердце.
Мысли и представления с усиленной быстротой проходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание о несчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало их причудливую цепь, и я снова входил в безвыходный лабиринт неизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха.
Я нисколько не боялся боли наказания, никогда не испытывал ее, но одна
мысль, что St.-Jérôme может ударить меня, приводила меня в
тяжелое состояние подавленного отчаяния и злобы.
Но как — он и сам не мог придумать, и наконец в голове его поднялась такая кутерьма:
мысль за
мыслью переходила, ощущение за ощущением, и все это связи даже никакой логической не имело между собою; а на сердце по-прежнему оставалось какое-то неприятное и
тяжелое чувство.
Какой это суровый, и мрачный, и
тяжелый подвиг в жизни его был! «В России нельзя честно служить!» — подумал он — и в
мыслях своих представил себе молодого человека с волей, с характером, с страшным честолюбием, который решился служить, но только честно, и все-таки в конце концов будет сломлен.
Он хотел вечер лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько с своими
мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались
тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать часов утра для объяснения по делам службы».
Мысли все шли
тяжелее, ужаснее.
Но
мысли его тотчас спутались и расплылись в
тяжелых и бесформенных видениях.